Владимир Буров - Альфа Центавра [СИ]

— Преодолели заграждение, пролетели под-над канатами — между вторым и третьим, а не по полу, как думали получится, большинство зрителей. Тогда Одиссей подумал, как их остановить теперь? Ну, чтобы это было не только умно, но и возможно. И он бросил в затылок наглому нудисту Бриллианат Сириус, который по пути к рингу забрал в корчащегося в муках Нази. Все упали.

— Только бы попал не в нее! — крикнул из зала Дэн, который даже забыл, где теперь находится его невеста. А она была рядом. — Прости, я даже не заметил, когда ты вернулась.

— Ладно, ладно, пока не отвлекайся, смотрим кино, это же ж очень интересно, почти, а точнее даже без почти:

— Великолепная Семерка. Далее, Катовский утаскивает Феклу-Ольгу. Да, Катовский смог утащить упитанную Феклу. Как? Сейчас посмотрим. Он бросил Одиссея, также неожиданно, как Щепка главного судью Нази: прижал к себе, потом оттолкнул на подставленную уже ногу — Задняя Подножка. Дама посмотрела на него разочарованно.

— Ты не Одиссей, — сказала она.

— Нет, нет, подожди, ты просто меня не узнала. Он нарочно упал — почти нарочно — чтобы она получше узнала его, а вышло наоборот:

— Одиссей никогда не должен проигрывать.

— Но это неправильно, — сказал он, — ибо я слушаю, — он хотел сказать:

— Богов, — но решил сказать правду:

— Я слушаю Альфу Центавра.

— С Альфы не могли приказать тебе падать от такого Гераклито, — она почти ласково потрепала Ката за ухо, и он полез с ней через канаты, точнее: через-под. Как обычно, ибо иначе с ринга не выйдешь, так сказать:

— Заколдованный Квадрат.

— Почему, непонятно? — сказал Оди.

— Чего тебе еще не ясно? — сказал Кати, и добавил: — А то ведь я могу подойти.

— С того света не возвращаются. И знаете, почему? У нас на Альфе Центавра был Круг.

— Да ладно.

— Точно.

— Ничего особливого, — ответила Фекла, — у нас тоже был, и более того, даже сейчас есть, — и добавила: — В деревне.

— Ах, так ты из деревни, что ли? — даже улыбнулся Катовский. — Я думал, ты здесь на продуктовой бале подъедался. — И добавил обидное:

— Водила с Нижнего Тагила.

— Пусть сыграет что-нибудь в подтверждение своих слов, — сказала Фекла, можно сказать, уже лежа между канатами.

— Прости, но на роялях, даже на домашних пианинах я не умею, — сказал Оди.

— А чего же тебе, трубу, что ли, дать большую? — заржал Кат.

— Тока на баяне.

— Да, пусть, — сказала Фекла, — думаю и на баяне ничего не получится.

— Ладно, играй, эй! эни боди, подайте ему фисгармонию. И он спел, так сказать, что многие заплакали:

— А поезд уходит в далека-а, скажем друг другу:

— Прощай-й! — Если не встретимся — Вспомни!

— Если приеду — Встречай! Одиссей уже хотел сложить инструмент, но многие не только из зала, но и раненые за рингом закричали:

— Ишшо! Пажалста.

— Помню тебя перед боем, в дыме разрывов грана-а-т-т.

— Платье твое голубое-е, голос, улыбочку, взгляд.

— Ишшо! — опять заорали не только некоторые, но и многие.

— Много улыбок на свете, много чарующих гла-а-а-з-з.

— Только такие, как эти в жизни встречаются — Раз! Он надеялся, что на этот Раз Фёкла, как смелая щука, сможет выбраться из сетей Ката, но она, как крикнула любовница Дэна Коллонтай:

— Не смахгла! — Смех сменил минорную ситуацию на жестко мажорную, в том смысле, что:

— Смело мы в бой пойдем, а потом умрем. — А конкретно:

— Бой, бой, бой!

— Если Одиссей не хочет драться за свою любовь, можно я выйду? — спросила Коллонтай своего Дэна.

— Так, естественно. Только зачем? — ответил генерал.

— Знаешь, открою тебе тайну:

— Мне всё равно: любить иль наслаждаться.

— Вот так, значит?

— Нет, я тебя спрашиваю:

— Ты не против, если что?

— Что?

— Ну, если я ее выиграю, то мы можем потом продать ее Одиссею, как наш общий трофей.

— Ничего не понял! — рявкнул Дэн.

— Ответь просто:

— Ты в доле?

— Хорошо, да.

— Тогда давай залог.

— Сколько? Рублей двести хватит?

— Лучше триста, и да: нет ли в долларах?

— Прости, с собой нет.

— Это плохо. И знаешь почему? Если нам придется отчаливать с острова Крым, то в Туркистане лучше иметь доллары или фунты их стерлингов.

— Почему?

— Рубли могут не взять на Тараканьих Бегах.

— Мы будем играть на Тараканьих Бегах?

— А почему нет?

— Я думаю, это… э-э… бесчеловечно.

— Тем не менее, это делается. И более того, не только в Турции, но и повсеместно.

— Повсеместно, — повторил Дэн.

— А ты, что таракан, что ли, что так заморачиваешься по этому поводу? — Кали удивленно посмотрела ему в лицо.

— Нет, это только одна из моих Эманаций, — ответил Дэн. — Ты, кстати, в курсе, что такое Эманация?

— Ну-у, это, собственно, и есть то, что мы видим. Он удивленно посмотрел на подругу:

— Откуда ты знаешь? Ты с оттуда, с Альфы?

— А ты забыл? Ты все забыл, осленок ты не оседланный, а ведь, как я тебя любила тогда. Ты помнишь, какой бар у меня был, какой бар, фантастика! Хеннесси, пожалуйста, Итальянский Вермут тоже был.

Помнишь ты иногда давал мне на чай, заказывая для меня сто писят Мартини с маслиной? Вкус-сно, здесь так не делают.

— Так ты на самом деле инопланетянка?

— А ты думал?

— Я всегда, нет, не всегда, но часто считал, что ты только прикидываешься Инопланетянкой, а так-то…

— А так-то, приставлена ко мне шпионом.

— Я тебе этого недоверия, наверное, уже не прощу никогда.

— Да?

— Да.

— Тогда ответь все-таки на контрольный вопрос.

— Я вас слушаю.

— Назови мне Эманацию картины Ван Гога Лес Роулоттес.

— Извольте, но… но есть, как здесь иногда говорят, одно но.

Заплати сначала. И знаешь, почему? А потому, что ты может сам не знать ответа.

— Сколько?

— Сириус.

— Во-первых, это слишком много, а во-вторых, у меня его нет.

— Где он?

— Бриллиант Сириус часто воруют, и я не знаю, где он сейчас.

— Ты считаешь меня не достойной быть Доктором Зорге?

— Он был…

— Ты имеешь в виду, что он мужчина? Где это написано? Хорошо, считай меня тогда Абелем. Да ладно, не мучайся, для тебя я буду Элен Ромеч.

— По забывчивости я могу приказать тебя расстрелять.

— Это моя забота, а ты лучше помни, что моя ночь, а иногда даже час стоят пять тыщ баксов.

— Я верю, что ты на это способна, но способен ли я, вот в чем вопрос. Хотя, понял, понял, за это и платят такие деньги некоторые американские президенты, что за ночь, и иногда даже за час, узнают о себе то, что никогда бы не смогли узнать самостоятельно. Наконец, Кали удалось выяснить, что у Дэна действительно есть Радар, настроенный на поиск Сириуса, но он:

— Не переносной.

— Как это? Танк, что ли?

— Нет.

— А что?

— Не скажу, сначала ты.

— Что я? Ах, я должна назвать имя того, чей Портрет находится на картине Ван Гога Лес Роулоттес.

— Не совсем так.

— Да, сама Картина — это портрет…

— Ну!

— Не могу. И знаешь почему? Это большая тайна.

— Хочешь посмотреть мой пупок?

— Пожалуй.

Далее, это портрет Монтесумы, или Кецалькоатля?

— Одно из двух можно?

— Хотелось бы узнать точно.

— Прости, но ты слишком много хочешь. Тебе все мне — ничего.

— Говори, что ты хочешь?

— Обвенчаться. И знаешь почему?

— Почему?

— Я всегда должна носить тебя с собой.

— Хорошо, я согласен, изволь.

— Никаких — изволь, а встань на колени, и целуй мне колени, и проси стать твоей женой. Я спрошу:

— А кто-ты, юноша?

— И я скажу, что?

— Ты скажешь, ведь я же ж:

— Монтесума.

— Ай! Ая-яй!

— Что?

— Хотел тебя спросить второе имя, но пупок запищал.

— Это значит, что сигнал принят. Тут других вариантов нет.

Далее, продолжение боя на ринге, где находятся Одиссей, Котовский и Ольга-Фёкла.

— Мы уходим, — сказала Фекла.

— Нет, нет, пажался, не уходи, я умоляю, — сказал Оди.

— Не видно, что ты умоляешь, — повернулся Кат. Оди встал на колени, и изобразил лицо вампира, понимающего, что пил кровь, а не надо было.

— Что, больше не будешь? — спросила Фе.

— Так естественно.

— Я, между прочим, спрашивала не просто так, а про любовь. Более того, про большую, большую любовь ко мне, — с ужасом ответила она, понимая, что Оди нечаянно, не нарочно, но отказался от нее в пользу конкурента Котовского. А ведь тому по барабану, кого иметь. Лишь бы наслаждаться. Хотя, может быть, и не в этом случае. Может быть, Катовский и хотел ее, но в тайне от себя, потому что не знал еще, как подобраться поближе к: